Из всех буддийских школ в Японии дзэн оказалась самой попу­лярной; именно она оказала серьезное влияние на формирование национальной психологии и стала даже определять образ жизни японцев. «В дзэн мы встречаем китайский прагматизм, обильно сдобренный индийской метафизикой с ее зовущими ввысь спеку­ляциями. Без этого совершенного соединения двух высочайших форм восточной культуры вряд ли дзэн мог вырасти даже в духов­но близкой и потому плодотворной почве Японии. Дзэн появился в этой стране в самый благоприятный момент ее истории: ведь к тому времени старые школы буддизма в Нара и Киото доказали свою неэффективность, не сумев откликнуться на запросы новой духовной эпохи», — пишет японский буддолог Т. Д. Судзуки. Глав­ное правило дзэн — следовать естественному ходу жизни; только собственный опыт может привести человека к озарению-шторм.

Из постулатов дзэн выросло искусство составления букетов — ике­бана и садов камней, многие ритуалы, например чайная церемо­ния, медитационная музыка и т. п. Творческое проявление дзэн ощущается и в интерьере японского жилища, в живописи, каллиг­рафии, стихосложении, театре и т. д. Под влиянием дзэн склады­вались и боевые искусства: айкидо (самозащита), каратэ (борьба без оружия), кэндо (фехтование), кюдо (стрельба из лука) и др. Сами японцы отчетливо ощущают их связь с ритуальной практи­кой, в отличие от европейцев, которые видят в них лишь техники единоборства.

Парадоксальным образом дзэн-буддизм, придя в Японию как «беззаботное странствие без знания дороги», стал здесь предельно ритуализованным. К XIV в. идеи дзэн при покровительстве прави­телей-сегунов охватили практически всю японскую жизнь, вклю­чая даже политику; они стали основой и самурайской культуры, и ее духа бусидо.

Японская эстетика дзэн передает особое ощущение от пережива­ния вечного в суетном. Дзэн породил и особую традицию любования природой, буквально пронизывающую всю японскую культуру: лю­бование луной, цветущей вишней, осенними листьями клена, цвета­ми и т. п. Любование цветами лежит в основе искусства аранжировки цветов — икебана. Поначалу они украшали буддийские алтари, а по­том их стали ставить в домах, в нишах токонома. Цветы аранжируют по трем линиям, которые символизируют небо, землю и человека. Основу букета составляет самый длинный стебель, обозначающий небо, рядом с ним — покороче, обозначающий человека, и третий, самый короткий, — земля. Стебли закреплены в вазе, которую подби­рают по форме. Букеты составляют в зависимости от времени года; в них все глубоко символично. Больших букетов в Японии не призна­ют: «Один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка».

В течение многих веков огромную роль в жизни японцев играет чайная церемония тяною, которую возводят к первому патриарху Бодхидхарме, заснувшему во время медитации. В чайной церемо­нии участвуют мастер — тот, кто готовит и разливает чай, — и те, кто его пьют. У каждого из них своя ритуальная роль, предусмат­ривающая и позу, и движения, и речь. В классическом виде чайные церемонии совершаются в чайных домиках — тясицу. Внутри они просты и могут быть украшены лишь свитком с философским из­речением, картиной художника или букетом цветов. Полумрак, предельная чистота и тишина создают ощущение уединения и покоя и настраивают на постижение внутренней гармонии. Особое настроение создает и посуда: чашки, медный чайник, бамбуковая мешалка, ящик для чая и т. п. Японцы, в отличие от нас, не при­знают блестящей посуды; они ценят «патину времени» и «ржавчи­ну веков». Убегание в древность — тоже особое свойство японско­го эстетического сознания, порожденного дзэн-буддизмом: все, что рождается, умирает, чтобы родиться вновь.

Близкое к этому эстетическое переживание чувствуют и самураи, делая себе харакири: они ощущают вечный ритм рождения и воз­рождения через собственную смерть, переживают мимолетность че­ловеческой жизни и бесконечность истины. Хара буквально означа­ет «живот», в переносном смысле — душу, ум, намерения, т. е. все то, что мы обычно связываем с понятием «сердце». При этом, как, впро­чем, и в других случаях, каждый жест, взгляд, поворот самурая от­точен до естественной простоты, воплощая принципы дзэнской эс­тетики.

Дзэнские монахи или самураи были и первыми авторами кар­тин сумиэ — истоки этой живописи тушью на шелке и бумаге так­же лежат в дзэн-буддизме. Они пишутся почти одним движением кисти по бумаге и основаны на незавершенности, недоговореннос­ти. Прежде чем сделать кистью первый штрих, художник приво­дит себя в состояние глубокого сосредоточения самадхи, которое и дает ему ощущение единения с природой. Стебель бамбука, ветка дерева, травинка, кузнечик — лаконичная живопись настраивает на переживание величия единичного и передает ощущение запре­дельной отрешенности посреди разнообразия жизни, которое пе­редается словом «ваби». буквально означающим «бедность». Быть бедным — значит не зависеть от внешних, мирских вещей, но чув­ствовать внутреннее присутствие некоей непреходящей ценности. С практической точки зрения это означает умение удовлетворять­ся малым.

Т. Д. Судзуки пишет, что «культ ваби глубоко вошел в культур­ную жизнь японского народа... Несмотря на современную запад­ную роскошь и жизненные удобства, которые заполонили Японию, в нас все еще остается неискоренимое почтение к ваби. Даже в интеллектуальной жизни мы ценим не богатство идей, не тонкость или формальную логичность в выстраивании мыслей и разработке некоей философской системы; спокойно довольствоваться мисти­ческим созерцанием природы и чувствовать мир как родной — вот что, скорее, вдохновляет нас, по крайней мере, некоторых из нас».

Многие черты дзэн-буддизма оказались близки совре­менному Западу; некоторые считают его важным символом куль­туры нашего времени. Особенно привлекательными кажутся тех­ники медитации и психофизиологической тренировки, которая используется в Японии и других странах в психотерапевтических целях. Японские ученые, исследовав пути формирования личност­ных качеств по методике дзэн, предсказывают, что его роль в со­временном мире будет возрастать.